Литературная лаборатория
"Красная строка"

Всегда рядом

Чего она боялась, то и произошло. Боялась, что с приходом в их больницу нового главврача жизнь её разделится на две половинки. Сейчас она вся в этих стенах: и работа, и семья, в давно привычном ритме. Работа никогда её не радовала, а за многие годы опостылела. Жалко несчастных нервно-психических больных, сердце разрывается на части от невозможности вылечить их. Все дни здесь одинаковы — моросят, моросят неприятным дождём, сливаясь в огромную лужу. Годы, десятилетия — стоячая вода. И вспоминаются как один бесконечно нудный день.

Ни минуты она б не задержалась здесь, если б не палата без номера. Она в ответе за её обитателя. Раньше коллеги интересовались, кто он. Родственник? Знакомый? Уж очень она привязана к этой палате. Она отвечала, что приятельница просила её присмотреть за больным — сама не может его навещать. Потом все привыкли и уже не спрашивали. В его палату она забегала по несколько раз в день, чтобы обнять, подержаться за его руки, посидеть с ним рядом. Помолчать — разговоры не клеятся. О чём говорить? Об одном и том же. Как спалось? Сыт ли?

Новый главврач не сразу начал преобразования. Собрал, как положено, коллектив, познакомился в целом. Стал персонально присматриваться к каждому. Пришёл и её черёд.

Вызвал он её к себе в кабинет и напрямую выложил:

— Пора вам, уважаемая Елизавета Петровна, на заслуженный отдых. Мы ценим ваш многолетний труд на одном месте на благо психиатрии, но надо понимать, что пора.

У неё всё внутри оцепенело, язык стал тяжёлым. Ей хотелось упросить главврача оставить её поработать, ну хоть немного.

— Да я ещё могу… — только и смогла выговорить.

Он жалостливо смотрел на её пожелтевшее лицо, на абсолютно седую голову — ни один волосок не выдавал былого цвета.

— Давайте откровенно. Вы врач высокой квалификации, никто с этим не спорит. Вы можете. Но не так, как это сделает полный сил молодой энергичный врач, согласитесь. Вы и дела ведёте по старинке, всё на бумажках пишете, в компьютер не вводите информацию. Ну кто сейчас так работает? Пора, Елизавета Петровна, пора. До конца недели работайте, дела новому врачу передадите...

Елизавета Петровна, опустив голову, смотрела на свои широкие стопы в растоптанных туфлях и не могла сдвинуться с места.

Главврач заметил её замешательство и подбодрил:

— Проводим вас как положено, с букетом цветов, благодарственным письмом, подарком...

Выйдя в коридор, Елизавета Петровна присела на диван. Плотно сомкнула губы и веки, сдерживая слёзы. Морщины на лице сбились в кучу. Кровь в жилах, казалось, застыла, отёкшие ноги стали как цементные и не слушались.

 Немного посидев и придя в себя, она побрела по длинному, давно крашенному коридору, залатанному линолеуму с потёртым ромбическим рисунком, не замечая медработников и обиженных судьбой пациентов, перекачивая своё тело на отёкших, как две тумбы, ногах. В палату без номера. Открыла дверь.

На кровати в серой больничной рубашке, запрокинув голову, сидел немолодой мужчина с двумя небольшими залысинами в коротких поседевших волосах. По широкому лбу, чуть выше соединённых на переносице густых бровей, пролегли три глубокие колеи морщин. Андрюша смотрел в прямоугольник окна, на паутины голых веток берёз или просто вдаль, потому что из окна не видно территории двора. Она подсела к нему. Он не повернулся и не выразил никаких эмоций. Некоторое время они молчали. Трудно начать разговор.

— Андрюша…

Она захлебнулась подступившей к горлу волной. Кинулась к нему, крепко обняла, обсыпала поцелуями. Не отпускала из своих объятий, гладила его по голове и щекам. Он сидел не двигаясь, принимая её поглаживания и поцелуи. Лишь повёл взглядом в её сторону, а брови не шелохнулись.

— Что? — спросил он, понимая, что пришла она к нему не как обычно, а хочет сказать что-то.

— Меня увольняют, — выдавила она из себя сквозь спазмы в горле.

Он снял её руки со своих плеч.

— А я?

— Надо что-то придумать, — заёрзала она.

— Что? — безнадёжно спросил он.

— Я буду думать, буду…

— Что здесь можно придумать? За все годы ты в историю болезни столько всего напихала...

Она встала с кровати.

— Я подумаю, я подумаю... — направилась к выходу.

Мысли суетились, и на коротком пути от его кровати до двери ей казалось единственно правильным и реально выполнимым решением избавиться от истории болезни. Пусть папка потеряется и никогда не найдётся. Хорошо, что нет никаких записей в компьютере, а всё на бумаге.

Она вошла в свой кабинет, достала из кармана халата ключик, открыла шкаф. Толстую папку сняла с полки. Чего только в ней нет! Столько выдумок в этой макулатуре! Назначения одни, другие, длительное лечение... Сама назначала и контролировала, чтобы он прятал таблетки и не выбрасывал в урны, чтобы ни одна медсестра не увидела…

Она нервно листала историю болезни. Её не интересовала хронология и содержание записей. Она думала, как от них избавиться.

Вдруг дверь кабинета резко распахнулась. Елизавета Петровна вздрогнула от неожиданности, как будто её поймали на месте преступления, и растерялась. Перед ней стоял главврач и, как она предположила, её замена — молодая подтянутая врач в голубом брючном костюме.

— Вот, знакомьтесь, Елизавета Петровна...

Дальше она ничего не слышала. Понятно, кто она и зачем здесь.

— Елизавета Петровна, оставьте всё как есть. Если вопросы возникнут, вам скажут, — донеслись слова главврача.

Преемница захлопнула мешавшую ей пройти к столу приоткрытую створку шкафа, выдернула ключик и зажала в ладони. У Елизаветы Петровны сердце ёкнуло.

— Если что нужно, говорите, рада помочь, — она вышла из кабинета.

Все последние дни перед увольнением Елизавета Петровна места себе не находила. Как жить вдали от Андрюши? Вся жизнь её проходила рядом с ним. Она часто оставалась ночевать в диспансере, даже когда этого не требовалось по работе. А дома? У неё там нет ни родных, ни друзей, а главное — там нет Андрюши.

Что делать? Домой его с многолетней и не прогнозирующей выздоровление болезнью не выпишут. Признаться, как он сюда попал? Поверят ли? А если поверят, вдруг отдадут её под суд?.. Работать её не оставили. Где держат работника после семидесяти? В своё время её ценил бывший главврач, с которым много лет изо дня в день рука об руку шли, преодолевая трудности нелёгкой работы. С ним она чувствовала себя как за каменной стеной: помогал, поддерживал, понимал. Предлагал ей создать семью, но она, одержимая любовью к Андрюше, не находила для него места в своём сердце. Он помог осуществить план спасения Андрюши, выделил для него отдельную палату. Ему она доверила свою тайну, и он хранил её до последних дней своих. После него был другой главврач — ничего и никого вокруг не видел, и Елизавета Петровна продолжала жить спокойно.

Последний рабочий день. Она волокла ноги в палату без номера. В коридоре пахло щами. Андрюша уже вернулся с обеда и сидел, по-прежнему глядя в бесконечное бледно-серое пространство.

— Андрюшенька, я хотела твою историю болезни… Не вышло...

Он глянул на неё безразлично полуоткрытыми глазами выцветшего голубого цвета.

— Я не знаю, хочу я теперь туда или нет. Когда-то хотел — десять, пятнадцать лет назад. Упрашивал тебя отпустить меня отсюда. Помнишь?

— Да, но… Тогда… перестройка всю страну крушила, у людей деньги отнимала… и мы остались без копейки… Все слонялись без работы... Ты представить себе не можешь, как выживали там, за забором диспансера… А здесь ты отдыхал, накормлен — и казённой едой, и я всегда тебе свою еду приносила. Комнату тебе отдельную выхлопотала с холодильником. Есть шкаф с книгами… А дома мы бы до сих пор жили вдвоём в однокомнатной квартире…

Он молчал. Он всё это уже не раз слышал: что она всё делала для его блага с самого детства, и тогда тоже, много лет назад, когда он ещё надеялся обрести свободу.

— Я буду думать, как тебя отсюда вытащить…

Она пыталась заставить его в это поверить, хотя сама не знала, как осуществить. Её просветлённое сознание вдруг заполнило глубокое сожаление о том, что она выбрала для него.

— Скоро меня вытащат из этой отдельной палаты и переведут в общую к придуркам. Такие меня ожидают изменения.

— Я приложу все усилия, чтобы тебя отпустили.

— Ну кто меня отпустит? За столько лет меня не смогли вылечить — и вдруг я стал здоров и не опасен для окружающих? Помнишь, я просил меня отпустить, говорил, что я абсолютно здоров? Так посчитали, что у меня обострение! — он говорил это повышенным тоном, а последнюю фразу выкрикнул.

Дверь распахнула медсестра:

— Укол сделать?

— Нет, не надо. Он уже успокоился.

Медсестра захлопнула дверь. Он продолжил, сбавив тон:

— Тогда не ушёл отсюда, а сейчас мне зачем? Что я могу? Я разучился вилкой есть и хлеб резать — здесь нож не дают. И кто меня там ждёт? Ни жены, ни детей. Одноклассники и соседи не узнают меня. И я никого и ничего не помню. Детство как в серой мути, что вижу в окне. Сохранилось только чувство — я всегда боялся потеряться. А ты всегда была рядом. Если меня о чём-то спрашивали, то всегда за меня отвечала ты. Ты всегда знала, чего я хочу, как мне лучше... Да, всё затуманено, но я отчётливо вижу тот ужасный день. Я со сковородой в руке… твой истерический крик… ошеломлённые глаза соседей… менты… скорая помощь, которая увезла меня в другую жизнь навсегда. Я постоянно чувствую рукопожатие — в моей руке ручка сковороды... Я был чересчур послушным ребёнком. Ты дала мне в руки сковороду, а я послушно её держал. Когда меня приехали забирать, я просто опешил, не понимал, что меня ожидает... Я же никого не убивал и даже не ударил ни разу…

— Сынок, ты же знаешь, я боялась отпустить тебя в армию. Тебе присылали повестки, одну за другой. Вдруг отправили бы тебя куда-нибудь в горячую точку? А ты у меня домашний, не для тебя это...

— Помню, ты меня не отпускала с мальчишками во дворе играть. И на дискотеку… Всё боялась, что меня обидят, побьют, а я не смогу защититься.

— Боялась, сынок….

— И ты отправила меня в тюрьму на пожизненный срок.

— Ну разве это тюрьма? — ей снова хотелось оправдать себя. — Живёшь как король, ухаживают за тобой: кормят, обстирывают, в комнате убирают… Я спасла тебя! В нашем роду мужиков берегут. Твоя бабка во время войны мужа в погребе прятала.

— Он и умер в погребе...

— Умер, потому что заболел тогда.

— Если бы не заболел тогда, то умер бы там потом.

— Сынок… — она припала к нему, усыпая частыми поцелуями щёки и лоб. И гладила, долго гладила его по голове и плечам, держала его руки в своих. Прощалась, будто растащат их поезда в разные стороны и никогда им не доведётся встретиться.

— Ну хватит, хватит, — сказал он сухо, слегка отталкивая её.

Он давно не называл её мамой, с тех пор как попал сюда. Такая у них договорённость с целью конспирации. Фамилии разные. Отец оставил ему свою фамилию на память, а вскоре после его рождения ушёл в другую семью и никогда не появлялся.

— Иди уже. Тюрьма мне за моё малодушие.

Она попятилась к двери со слезами:

— Я приходить к тебе буду... курочку приносить твою любимую… и шоколадки…

Домой она вернулась с поникшим букетом роз, благодарственным письмом и чайным сервизом в упаковке. Поставила на стол две чайные пары, для себя и Андрюши. Как чай без него пить?

Поздний долгожданный сыночек… Она с детства его оберегала. Нависала над песочницей, следила, чтобы никто из детей не отнимал у него игрушки. Ежедневно выясняла, не обижал ли его кто-нибудь из ребят в детском саду и в школе. А когда подрос, разве перестала она о нём переживать? С его взрослением становилось ещё страшнее отпустить его в сети к своевольной подруге, жене и, куда ужаснее, в армию.

Как жить, не видя его? Она будет ездить к нему каждый день — на электричке, потом автобусом. И тяжёлые сумки, полные вкусной еды, дотащит, не подведут больные ноги.

Она сходила в магазин за продуктами. Ей вдруг привиделось, что Андрюша с ней рядом за столом аппетитно уплетает приправленную специями курицу. Потом исчез. Ей стало невыносимо тоскливо: она здесь, а он там, за толстыми стенами из красного кирпича, обнесёнными забором и лесом, ест мерзкий супчик и котлеты из хлеба… Как его оттуда забрать? Она то видела его, не различая где — в снах, воспоминаниях, видениях, — и радовалась, то страдала от разлуки и собиралась ехать к нему немедленно. Мысли роились и больно жалили её. От них она укрывалась ночью с головой и просыпалась в поту. Где её мальчик? Тишина кричала его голосом, пустота заполнялась его силуэтами…

Утром она обнаружила: сырая курица на столе издавала зловоние, а соль в холодильнике... Скоро она поедет к Андрюше, вот только сумку соберёт. Охваченная радостью предвкушаемой встречи, она идёт в магазин. В отделе для малышей покупает матросский костюмчик — нарядит своего сыночка. Он бежит к своей мамочке по длинному коридору в сандаликах, падает, поднимается и плачет...

Завтра она поедет к нему, завтра…