​

В ДАЛЕКОМ КИТАЕ С МОЛИТВОЙ

1. Дуновение ветра

В то время, когда я начинала работать в Китае, в этой стране не было еще ни одного постоянно действующего православного храма. Иногда приезжал батюшка из Гонконга, и тогда службы проходили в Красной Фанзе – старинной китайской постройке на территории российского посольства в Пекине, в которой в былые времена располагалась архиерейская домовая церковь. А потом в силу разных причин и этот батюшка не смог приезжать. Для православных людей, оказавшихся в тот период в Китае, наступило трудное время. К счастью, такая ситуация продолжалась недолго, и уже в 2009 году на территории посольства был восстановлен и освящен разрушенный ранее храм, но поначалу было нерадостно: приближается какой-либо праздник, хочется пойти на службу – а нет ни храма, ни священника.

            И вот как-то раз в ту пору, вскоре после моего прибытия в Китай, произошел один памятный для меня случай, о котором я и хочу рассказать. Собственно, «случаем» это и назвать-то нельзя, так как внешне совершенно ничего не происходило, и все же… Погода, помню, стояла очень жаркая, что обычно для пекинского лета, но непривычно для нас, жителей средней полосы России. Когда наступали выходные, трудно было порой решить, куда податься, чтобы спрятаться от этой изнуряющей духоты. Часто мы находили убежище в тенистых просторных парках, коих в Пекине, к счастью, великое множество. И вот в один выходной, сговорившись с моей приятельницей Татьяной, мы пошли погулять в близлежащий парк. С Татьяной мы познакомились незадолго до этого в Красной Фанзе; приехала она недавно из Петербурга, где работала врачом. Знакомству с ней я была очень рада: Татьяна оказалась деликатной, интеллигентной женщиной, с которой у нас обнаружилось много общих интересов, позволявших нам зачастую проводить совместно наш досуг.

Поскольку тот день, о котором идет речь, приходился на канун праздника великомученика и целителя Пантелеимона, то я захватила с собой имевшийся у меня акафист.  «Почитаем хоть вдвоем с Татьяной, - подумала я, – если нет возможности пойти в храм.  Ведь сказано же Господом: «Где же два или трое собрались во имя Мое, ту есмь Аз посреди их». Надо заметить, что еда, санитарные условия, врачи и больницы в Китае являются в нашем понимании столь специфическими (а подчас и просто устрашающими), что крепкое здоровье становится здесь абсолютной и безусловной ценностью, потеря которой может обернуться катастрофой. Поэтому я была очень рада, что догадалась взять с собой из Москвы маленькую иконочку великомученика Пантелеимона и акафист ему. Это было надежнее любых лекарств.

            Придя в парк, мы с Татьяной походили немного тенистыми аллеями, но, надо признаться, без особого удовольствия. В тот знойный день спасаться от жары туда пришли не мы одни. В парке оказалось слишком людно и шумно: китайцы целыми семьями прибывали отдохнуть на природе. При этом если мы еле волочили ноги от жары, то они были бодры и веселы: занимались гимнастикой, кричали, пели и танцевали под собственный аккомпанемент. Вся эта самодеятельность может показаться интересной лишь в течение первых десяти минут, но потом не знаешь, куда от нее деться. В поисках тишины мы набрели наконец на уединенный уголок и присели там под раскидистым деревом. Поговорили о том о сем, подумали-погадали, когда же наконец достроят наш храм и начнутся в нем службы…

- Тань, - вспомнила я. – А ведь завтра – день целителя Пантелеимона!

- Да, точно, - вздохнула Татьяна. – Такой хороший праздник! Можно даже сказать, наш профессиональный, - добавила она с улыбкой.

- А давай акафист почитаем, - предложила я. – У меня с собой.

- О, давай, конечно! – обрадовалась Татьяна.

Я достала иконку и акафист, и мы, пристроившись на скамейке, стали по очереди читать. «…Ангела земнаго и небеснаго человека вемы тя, славный Пантелеимоне: ангельскою бо непорочностью и мученичеством украшен, преселися еси от земли на Небо, идеже со Ангелы и всеми святыми предстоя Престолу Господа славы, молися о нас, земных…».

            Удивительная это, должно быть, была картина, какой испокон веков не видели деревья-исполины этого парка. Две русские женщины в сарафанах сидели напротив огромного камня с начертанными на нем непонятными иероглифами, за тысячи верст от России, и, держа перед собой иконочку, читали акафист великомученику Пантелеимону. Вокруг царила полная тишина, и лишь наши негромкие нарушали ее. Всё будто замерло - не колыхались ни листья, ни цветы – ни малейшего движения. Полуденный зной словно придавил все живое своей жаркой лавой. Да и я сама чувствовала себя как в раскаленной трубе, так что и говорить порой становилось трудно - голос садился. Тем не менее мы продолжали читать: «Радуйся, исполняяй радости притекающих к тебе;\ Радуйся, туне исцеляяй всех благодатию Христовой.\ Радуйся, великомучениче и целителю Пантелеимоне». И тут я вдруг явственно почувствовала нечто необычное: моего лица коснулся прохладный ветерок, невесть откуда взявшийся – легкое, но в то же время ощутимое касание, не заметить которого было нельзя - словно тонкая шелковая косынка скользнула по лицу. Это краткое дуновение свежего ветра почему-то сильно взволновало и обрадовало меня, но я постаралась ничем не выдать этого, чтобы не нарушить ход нашего чтения.

            Но вот, мы закончили читать акафист и молитвы. На душе было радостно и спокойно. Татьяна тоже выглядела умиротворенной и несколько отрешенной.

- А ты заметила: когда мы читали, подул такой ласковый ветерок? – вдруг спросила она.

- Да-да, – подтвердила я, удивляясь тому, что и она отметила это едва приметное дуновение. Но дальше обсуждать это необычное явление мы не стали.

            Во время всей нашей прогулки по парку мы пребывали в тихом и светлом настроении, радуясь всему, что видели вокруг…

            Дуновение ветерка – легкое, невидимое, мимолетное… Почему оно так тронуло нас, наполнив сердце ликованием? И подумалось мне, что в тот миг по молитвам великомученика Пантелеимона благодать Божия коснулась нас.

            Могу лишь добавить к сему, что прожили мы всё последующее, отмеренное нам в Китае время в полном здравии и благополучии, не нуждаясь ни во врачах, ни в лекарствах.    
 

2. Кувалда и молитва

Однажды один мой московский знакомый, Петр, оказался в Пекине и заехал ко мне в офис. К тому времени я работала в Китае уже несколько лет директором международного проекта, цель которого состояла в интеграции стран Северо-восточной Азии - весьма разнородных и не слишком доверяющих друг другу. Коллектив вверенной мне организации состоял из небольшого числа представителей этих стран и являл собою как бы весь регион в миниатюре.  

Сидя с Петром в моем кабинете за низким стеклянным столиком, мы пили жасминовый чай, столь отрадный в июльскую жару, и обсуждали накопившиеся новости. Общение наше однако постоянно прерывалось назойливыми посетителями. Дверь то и дело приоткрывалась, в нее просовывалась очередная узкоглазая физиономия, а потом, извиняясь, бочком входил и сам сотрудник – с какой-либо срочной бумагой, вопросом или сообщением. Я старалась побыстрее выслушать их, ответить и спровадить. На какое-то время они оставляли нас в покое, но потом появлялись снова, и всё повторялось сначала.

- Терпение, однако, тут надо иметь изрядное! – крякнув, заметил наконец Петр и покачал головой. – Даже не представляю, как бы я справлялся с такой командой! Да еще и объясняться по-английски! И как ты только запоминаешь все эти тарабарские имена: Джин-донг, Танг-хе, Шур-Шу?

- Джу-Шу, - поправила я и пояснила: - Все приходит со временем. И с Божьей помощью, конечно.

Ведь поначалу, когда я только приступала к этой работе, всё было иначе, и я хорошо это помнила.

От предыдущего директора, монгола, уехавшего за год до моего назначения, никаких инструкций по передаче дел не осталось. Мне приходилось доходить до всего своим умом, вернее даже сказать – интуицией, каким-то непостижимым образом впитывая, будто из воздуха, понимание задач и общей ситуации. В то время у меня было всего пять сотрудников – двое китайцев, двое корейцев и монгол. Добиться от них вразумительных объяснений по существу дела я не могла: ответы на все мои вопросы давались самые что ни на есть обтекаемые и противоречивые. Казалось, они испытывали меня, исподтишка наблюдая за мной: «Ну-ка, посмотрим, как этот новый директор тут справится!». Помогать мне осваивать новое поприще они явно не собирались. Но, пожалуй, больше всего меня удручало отсутствие в моем коллективе хоть каких-то признаков трудового энтузиазма. Работали все не спеша, «от и до» - как это, впрочем, и принято на Востоке. А я-то приехала из Москвы - совсем на другой скорости! И была полна новых планов и идей. Разделять их однако было не с кем.

Старшая по должности сотрудница, кореянка Дай-Су, отличалась невероятным спокойствием. Она имела обыкновение подолгу наблюдать в окно за происходящими во дворе событиями, попивая чай и ведя неспешные телефонные разговоры. Дай-Су слыла в местном обществе большой модницей, любила прихорашиваться перед зеркалом и всегда носила с собой, в зависимости от погоды, либо веер с шелковыми кисточками, либо зонтик с золотым набалдашником. Интереса к работе она не испытывала, и результат ее деятельности был практически неразличим, хотя назвать ее бестолковой было никак нельзя. Она напоминала мне ленивую кошку, дремлющую на солнце и одновременно зорко следящую за всем происходящим вокруг сквозь узкие щелки прикрытых глаз.

Другая сотрудница, Мин Лу, китаянка, была еще более расслабленной – видимо, от того, что находилась в своей родной стихии. Ничто не могло поколебать ее царственного величия и нарушить устоявшегося ритма жизни. Какие бы срочные задачи перед нами ни возникали, ровно в шесть часов вечера дверь захлопывалась за ней. Мин Лу делала только то, что ей было предписано инструкциями, и даже если вся логика какой-нибудь возникшей ситуации взывала к ее дальнейшим действиям, она их никогда не предпринимала.  Глядя на ее гладкое, лишенное каких-либо эмоций лицо, я вскоре поняла смысл выражения «китайская кукла», слышанное мною в детстве.

Трое других сотрудников тоже не отличались усердием, к тому же плохо говорили по-английски – так что порой мне приходилось повторять одно и то же по нескольку раз, прежде чем они понимали, что от них требуется. Бывало, спросишь: «Ван Донг, ты подготовил материалы к встрече?» А он ответит: «Встреча будет в четыре». Или скажешь: «Ким, закончи поскорее свою справку». «Конечно!» - с готовностью откликнется он - и опять погрузится в нирвану...

Ко всему прочему, люди Востока любят днем поспать. И как я ни пыталась ограничить обеденный перерыв установленным временем, за ним неизбежно следовал «мертвый час». Как-то раз, зайдя средь бела дня в соседнюю комнату, я застала своих сотрудников мирно посапывающими прямо за своими рабочими столами...

Таков был в то время вверенный мне коллектив, и, как вы уже наверное догадались, работать с ним мне было непросто. С другой стороны, мой азиатский босс отличался завышенными амбициями и связывал с нашим проектом какие-то свои далеко идущие планы. Его не интересовали детали рабочего процесса, но ожидаемый результат всегда требовался точно в срок.

И вот однажды мы получили от него одно важное и срочное задание. Собрав своих подчиненных, я обрисовала им ситуацию, тщательно разъяснив каждому его задачу и алгоритм ее выполнения, сама же занялась подготовкой сводного материала.

В конце следующего дня я снова созвала своих сотрудников для обсуждения промежуточных результатов – однако уже после первых моих вопросов стало ясно, что никаких результатов еще нет и в помине: все это время мои подопечные обдумывали поставленные задачи и прикидывали, с чего начать. Когда я это поняла, кровь ударила мне в голову; я подумала, что вот так, должно быть, люди теряют выдержку или случаются сердечные приступы. Драгоценное время было упущено, и теперь только я сама могла спасти ситуацию путем невероятных усилий. Меня охватила ярость на своих сотрудников, и будь у меня в то время под рукой тяжелая кувалда, она, вероятно, прошлась бы по их головам.

При этом надо заметить, что восточные люди очень чувствительны к критике и собственному имиджу, и не то что кувалду – простое замечание переносят с трудом: нет для них ничего страшнее, чем «потерять лицо». Поэтому, чтобы не спровоцировать харакири, с ними надо обращаться предельно вежливо и деликатно. Опасаясь в тот момент, что это будет мне не под силу, я взяла свой мобильник и вышла на балкон, сделав вид, что кому-то звоню. Глядя в тусклое небо, распростертое над бескрайними рифами многоэтажек, я в отчаянии воскликнула: «Господи! Ну как мне тут работать? Ну что мне делать?!»  Со стороны можно было, наверное, подумать, что я разговариваю по телефону с Господом.

Потом, немного успокоившись, я произнесла вслух то, что как бы подсказал мне внутренний голос: «А ты терпи». Трудно было с ним не согласиться: что, собственно, оставалось еще делать?

Вернувшись в кабинет, я застала все ту же картину: мои подчиненные тихо сидели рядком и смотрели на меня равнодушными глазами.

- Ну что ж, все свободны, - сказала я. -  В этот раз я сделаю все сама: вы свое время упустили. Однако учитесь всё же работать быстрее: ведь мы - в международной организации! Здесь нужна скорость гепарда!

Но время шло, а вместо гепардов меня по-прежнему окружали неповоротливые панды, и практически всю работу мне приходилось выполнять самой. Я уставала, раздражалась, отношения с сотрудниками были натянутыми, и я глубоко переживала это неустройство. Во мне росло убеждение, что я, должно быть, никудышный директор, если не могу наладить общего дела, и стало быть, надо уезжать. К счастью, в Пекине, на территории российского посольства, есть православный храм, где проходят церковные службы. И вот в очередной раз, когда представилась возможность побеседовать с батюшкой, я рассказала ему о своих горестях и неприязнях, о сотрудниках, с которыми никак не могу найти общего языка – хоть работу меняй.

- Может, привести их сюда, в храм, для вразумления? – спросила я батюшку.

- Нет, сюда не надо, - поспешно ответил он. – Но вы молитесь за них - не в храме, а дома, в домашней молитве.

- Так они же не православные! – удивилась я.

- А вы все равно молитесь – и придет облегчение, - ответил он. - А на работу свою смотрите как на послушание – куда Бог поставил, там и трудитесь.

И вот я начала молиться каждый день за своих подчиненных. Конечно, я не называла их всех по именам, а говорила: «Господи! Помилуй мя, грешную, и моих подчиненных. Дай нам жить в мире, согласии и тишине».

Непривычно было мне поначалу молиться за чужих, не симпатичных мне людей. Однако вскоре я заметила: когда за них помолишься, то уже и не сердишься, и они будто это чувствуют – тоже становятся как-то мягче и дружелюбнее. Поставила я также несколько икон в своем кабинете, а над дверью прикрепила освященную вербочку.

И вскоре после этого ситуация на работе стала меняться к лучшему. Не то чтобы все враз преисполнились радушия и трудового рвения - нет, но дела стали устраиваться сами собой каким-то неожиданным, чудесным образом. То возникнут полезные деловые контакты, то вдруг придет очень нужная информация, то заинтересуются нашими проектами инвесторы. В общем, дела пошли в гору – без всяких видимых дополнительных усилий с нашей стороны, и я уже могла не беспокоиться, как раньше, за судьбу нашего проекта. Коллеги стали работать более энергично, а потом, благодаря укрепившемуся финансовому положению, наш офис пополнился еще двумя сотрудниками - в результате у нас образовался довольно большой, слаженный коллектив, работать с которым стало легко и приятно.

Прошло совсем немного времени, а как все изменилось! Вроде бы находишься там же и делаешь то же – но раньше будто баржу тащила, а теперь летаешь, как на крыльях. Всё интересно, получается, удается, и такие все симпатичные подобрались люди!

Вот какое чудо может сотворить молитва, выводя нас Божьей милостью из самых казалось бы безнадежных ситуаций!

3. Мудрый совет

Со временем работа моя в Пекине, как я говорила, наладилась. Опыт, привычка, а главное - упование на Господа и Его помощь делали невозможное возможным. И не просто возможным - а вполне успешным. Но как же сложно складывалось всё поначалу! Особенно трудным было руководство многонациональным коллективом. Из всех моих подчиненных в наибольшей мере досаждала мне на первых порах кореянка Дай-Су – видимо, потому, что в ней удивительным образом сочетались высокая квалификация и какое-то совершенно необъяснимое упорное сопротивление всем моим указаниям. Прежде, у себя в Южной Корее, она занимала довольно солидную должность в министерстве и хорошо разбиралась в хитросплетениях региональной политики. И тем не менее…  Приходя вовремя на работу, Дай-Су усаживалась за компьютер и просиживала за ним весь день, однако добиться от нее в срок нужной бумаги я никогда не могла. Один черновик сменялся другим, но в каждом очередном варианте находились новые ошибки и несоответствия - так что в результате после бесплодных попыток получить желаемое мне приходилось практически заново переделывать ее бумаги. Проекты писем, которые должны были отправляться за моей подписью, она готовила на таком убогом английском, какого я никогда не замечала в ее речи, эти письма не поддавались корректировке, вызывая у меня отторжение на каждой строчке. Оставалось только бросить их в корзину и начать писать самой.

Медлительная и невосприимчивая во всём, что касалось работы, Дай-Су не жалела сил на поддержание связей со своей альма-матер - ее затяжные телефонные разговоры на тарабарском языке, проникавшие сквозь стены моего кабинета, приводили меня в состояние тихой ярости. Никакой деловой инициативы от нее не исходило, хотя к моменту моего прихода в офис она проработала в нем уже свыше двух лет.

На все мои призывы и разъяснительные беседы Дай-Су отвечала надменным молчанием и даже не считала нужным хоть как-то объяснять свою пассивность. Честно говоря, наше общение и общением-то трудно было назвать. Корейцы часто ведут себя в сложных ситуациях, на наш взгляд, весьма странно, используя вместо обычной речи короткие неуместные смешки, междометия, ужимки, словно уподобляясь глухонемым. Понятно, что вести разговор с таким оппонентом – дело не из приятных.  Нам, например, показалось бы странным, если бы подчиненный в ответ на какой-либо вопрос начальника вдруг неожиданно рассмеялся, а потом так же неожиданно замолк – мне же в то время приходилось то и дело сталкиваться с подобной реакцией.

Накопившееся во мне со временем раздражение привело к тому, что я стала придавать значение и каким-то несущественным мелочам, вовсе уже не достойным внимания. Так, например, при входе в наш офис находился шкафчик для верхней одежды, я повесила в нем принесенное из дома мягкое «плечико», удобное для тяжелых зимних вещей. И вот стоило мне с утра задержаться, как мое «плечико» оказывалось неизменно занятым – на нем уже красовалось пальто Дай-Су. Настроение мое моментально падало.

Но один случай окончательно вывел меня из себя. Как-то мы с Дай-Су собирались ехать на встречу с монгольским послом – нам предстояло познакомиться с ним и обсудить ряд важных вопросов. Я попросила ее заранее посмотреть по карте адрес посольства и подготовиться к встрече. Выехали мы загодя, и поначалу все шло хорошо, однако постепенно меня начало охватывать беспокойство: Дай-Су давала водителю какие-то сбивчивые указания и, судя по его реакции, он совершенно не понимал, куда ехать. В результате за пять минут до назначенного времени мы оказались, как выяснилось, совсем в другом квартале. Телефона посольства Дай-Су с собой не взяла, и всю дальнейшую навигацию нам пришлось вести через офис. На встречу мы прибыли с двадцатиминутным опозданием. Посол, надо отдать ему должное, и бровью не повел, но всем хорошо известно, что такое дипломатический этикет. Несмотря на все наши извинения, принятые с пониманием, я чувствовала себя крайне неловко, и настроение мое было вконец испорчено. Ведь это была наша первая встреча! Дай-Су же при этом не выказывала никаких признаков беспокойства или огорчения, пудрила свой носик, глядя в золотое зеркальце, и кончики ее губ слегка подрагивали в улыбке.

Случившееся настолько глубоко задело меня, что я совершенно утратила душевное равновесие. Придя вечером домой, не могла ни на чем сосредоточиться, снова и снова переживая нелепость нашего опоздания и хладнокровную реакцию Дай-Су. Сердце мое кипело от возмущения, и гнев переполнял меня. И даже когда около полуночи я взялась, как обычно, за чтение, то и тогда не смогла отвлечься от пережитого, то и дело возвращаясь мысленно к событиям прошедшего дня. Даже книга преподобного Амвросия Оптинского не могла меня утешить! Наверное этот дурацкий инцидент с послом стал последней каплей, переполнившей чашу моего терпения.

«Ну, всё, – сказала я себе. - Хватит с меня! Довольно церемониться с этой Дай-Су и терпеть ее нахальство! Это же просто издевательство какое-то! Завтра же вызову ее и выскажу ей все, что я о ней думаю!». И я уже начала было формулировать в уме, что же я о ней думаю, но тут ручка, которую я держала, выскользнула у меня из рук и упала на раскрытую книгу. Я с досадой взглянула на оставленный прочерченный след на странице  - и вдруг с изумлением увидела, что в книге преподобного Амвросия совершенно явно оказались подчеркнутыми два слова: «не обижай». С замиранием сердца я прочитала всю фразу целиком: «Будь сама справедлива и не обижай никого».

Могла ли я принять это за простую случайность? Нет. Было ясно, что отче Амвросий пытается вразумить меня, давая совет, как поступить. Я бережно взяла книгу в руки, вглядываясь в лик преподобного: его взгляд, полный доброты и сострадания, не оставлял никаких сомнений.  Движение гнева враз остановилось во мне – я словно вынырнула из бурного мутного потока на свет Божий, очнулась от лихорадки, пришла в себя. Мне стало неловко за свое озлобление: да что это я, в самом деле, так разошлась? Ну, опоздали. Ну, бывает. Ведь не нарочно же, наверное, она нас не туда завезла! Я вдруг испугалась, представив, в какую страшную сквалыгу я могу превратиться, если постоянно буду впадать в подозрительность и раздражение. Нет, этого уж я точно не хотела!

На следующий день, придя на работу, я приложила все усилия к тому, чтобы усмирить свою враждебность к Дай-Су и нормализовать наши отношения.  И как же я потом была этому рада, как благодарна преподобному Амвросию за его мудрый совет!

 Я вызвала Дай-Су и спокойно объяснила ей, что к деловым встречам надо готовиться тщательно и приходить на них вовремя. Дай-Су кивала в знак согласия головой.

Сложилось так, что в последующие месяцы Дай-Су не давала мне новых поводов для негодования, обстановка в офисе сохранялась спокойной, и жизнь текла своим чередом. А ведь бесконфликтное течение жизни значит гораздо больше, чем это может показаться на первый взгляд: ты просыпаешься утром с легким сердцем, и день твой проходит спокойно, без огорчений. Недаром же говорится, что худой мир лучше хорошей войны!

А вскоре пришло неожиданное известие о том, что Дай-Су надо возвращаться в Сеул: министерство отзывало ее на новую должность. Расстались мы мирно. Дай-Су сказала мне напоследок, что многому научилась у меня: в Корее женщины всё еще редко занимают руководящие посты, а ей предстояло в Сеуле возглавить департамент в министерстве, и, похоже, она волновалась. Чему она научилась у меня? Мне приятно было думать, что не только оперативному стилю руководства, но, возможно, и терпению... Как же хорошо, что я не дала тогда выплеснуться своему гневу и переполнявшим меня эмоциям: ведь образ невыдержанного русского человека мог запечатлеться у нее на всю жизнь! Я искренне пожелала ей успехов на новом месте и даже почувствовала при расставании нечто вроде грусти.

Дай-Су уехала. Никто не говорит теперь подолгу в соседнем кабинете по телефону. Пустое «плечико» каждое утро висит на своем месте. Так чего же мне не хватает? Неужели я скучаю по Дай-Су?
 

4. Десять юаней

            Мои будни в Пекине текли в привычном ритме. Со временем я в деталях изучила жизнь улиц, по которым пролегал мой ежедневный путь. Это был старый квартал с домами-пятиэтажками, построенными в середине прошлого века. Старое, убогое жилье соседствовало здесь с высокими помпезными зданиями, создавая эклектичные картины городского пейзажа.     Идя утром на работу, я наблюдала городские сцены: пенсионеры, уже успевшие приобрести на рынке нехитрый провиант, сидят на тротуарных бордюрах с набитыми целлофановыми пакетиками и оживленно общаются; продавец тазов и щеток стоит в дверях своей крошечной лавки, с интересом разглядывая прохожих; сотрудники массажного центра выстроены начальником на улице в две шеренги – идет инструктаж; старики выносят на улицу клетки с птицами, прилаживают к ним фарфоровые чашечки с водой... С некоторыми обитателями квартала я уже была знакома и, проходя мимо, здоровалась. Вечером картина была уже совсем иной: темнело рано, улицы, освещенные яркими огнями рекламы, пустели, жизнь замирала.

Иногда по вечерам, делая небольшой крюк, я заходила в ближайший магазин. Был он довольно несуразным, напоминая наши сельские лавки, в которых, прижавшись друг к другу, теснятся отсеки с продуктами, напитками и хозяйственной утварью. Эта лавка удручала меня поначалу и своим внешним видом, и отсутствием привычных продуктов – молока, сыра, масла, шоколада, наконец... Ко всему, однако, можно привыкнуть – привыкла, приспособилась со временем и я – и к тофу (безвкусному соевому творогу), и к немыслимо острым приправам, и ко многому другому. Жизнь заставит. Работы у меня было много, уходила я из офиса поздно, так что ездить куда-то специально за «европейскими» продуктами у меня не было ни времени, ни сил.

            В те дни, когда я подходила к магазину, то видела неподалеку от входа одного и того же человека – он сидел на толстой доске, будто вросши в нее своим широким торсом, и кланялся прохожим, глядя на них снизу вверх. Ног у него не было. Этот пожилой китаец запомнился мне с того самого момента, когда я увидела его в первый раз. Несмотря на свой физический недостаток, он выглядел бодрым, крепким и жизнерадостным. Взгляд его был прямым и открытым, и когда кто-нибудь бросал монетку в его жестяную банку, он усердно благодарил, расплываясь в широкой улыбке. Стойкость и мужество этого человека вызывали у меня невольное восхищение: казалось, он постоянно пребывал в благодушном настроении, ничуть не страдая от своей ущербности.

Я взяла себе за правило, проходя мимо, каждый раз подавать ему пять юаней – при этом не бросала деньги в банку, а отдавала ему в руки – в этот момент наши глаза встречались, и мне казалось, что живой человеческий контакт, оказанное внимание были для него не менее важны, чем деньги. Он всегда отвечал мне радостной улыбкой и благодарил за подаяние. Пять юаней – деньги совсем небольшие, меньше доллара, но в китайском магазине на них можно купить, к примеру, пачку тофу и упаковку хлеба – минимальный рацион на несколько дней. Поэтому относительно размеров подаяния совесть моя была спокойна; к тому же редко кто давал больше: в его склянке обычно виднелись лишь мелочь да несколько бумажек по одному юаню.

            И вот наступила зима. Сезоны в Пекине сменяются быстро: только что светило жаркое солнце, повсюду благоухали розы – и вот уже дуют сильные ветра, гонят холод из Сибири через бескрайние монгольские степи. Снег – редкий гость в китайской столице, и от этого стужа здесь кажется еще более злой, а ветер будто пронизывает насквозь. Но и в эти студеные дни бессменный «часовой» оставался на своем посту у магазина. В толстом ватнике защитного цвета, туго обмотанный длинным шарфом, с красным лицом, обожженным ветром, он неизменно встречал меня бодрым видом и приветливой улыбкой.  

            В один из таких дней, подходя к магазину и завидев издалека знакомую фигуру, я достала, как обычно, кошелек, но тут обнаружила, что у меня нет мелких денег: самая мелкая купюра – десять юаней. На мгновение я задумалась: мне не то, чтобы стало жалко этих денег, но показалось, что для милостыни это будет чересчур.  «Разменяю, и подам потом», - решила я. Обогнув то место, где сидел инвалид, я незаметно зашла в магазин с другой стороны. Через некоторое время, выйдя из него с покупками, я и не вспомнила про него и пошла дальше.

            В последующие дни мороз усилился, холод буквально пробирал до костей. После работы я сразу спешила домой, чтобы поскорее включить обогреватели и попытаться согреться в своей промерзшей за день квартире. В такие дни непременно думаешь: «Уж лучше б лето!» - хотя летом не знаешь, куда деваться от удушающей жары.

            Когда морозы спали, я как-то в очередной раз собралась за покупками, но, подойдя к магазину, не увидела на обычном месте своего знакомого. Я огляделась по сторонам – нет, нигде не видно. Меня охватило беспокойство: не случилось ли с ним чего? Но потом я решила, что в столь студеную пору он просто не выбирается сюда - слишком холодно, да и смысла нет: прохожих совсем немного – какой тут «доход»?

            Постепенно погода наладилась, дни наступили солнечные и теплые. У пекинской зимы есть одно явное преимущество: морозы здесь, как правило, не бывают затяжными. Я почти каждый день проходила мимо магазина, но «часовой» по-прежнему отсутствовал на своем посту. Мне было невыносимо думать, что он, возможно, замерз или умер от голода, что, собственно, было одно и то же, если представить, что в те морозные дни он был всеми брошен, в том числе и мною. Этот человек не выходил у меня из головы, будто впечатавшись в мою память. Меня мучила совесть за мое беспамятство и сэкономленные десять юаней, их цена оказалась непомерно высокой... Я продолжала надеяться, что снова увижу его и смогу погасить свой «долг». Но случая все не предоставлялось...

             И вот однажды, возвращаясь привычным путем с работы, я уже издали заприметила возле магазина неподвижную низкую фигуру. Перед тем человеком стояла плошка для денег с прикрепленным к ней чьим-то образом - так у нас в России часто просят подаяние, выставляя рядом иконку Богородицы или Николая - Чудотворца. Такого я раньше здесь не видела. Что за чудо?! Возможно ли? Сердце мое забилось в волнении, я ускорила шаг. 

            Подойдя ближе, я, однако, увидела, что это был вовсе не мой прежний знакомый: на асфальте сидел средних лет худощавый калека, а рядом с ним стояла жестяная банка с изображением... Будды. Я испытала одновременно и шок, и разочарование, и боль.  Остановившись рядом в недоумении, я пыталась осознать увиденное, но в голове моей будто воцарился вакуум. Неожиданно сзади раздался резкий, неприятный смех – я обернулась и увидела проходящую мимо китаянку, говорящую по мобильнику – неопределенного возраста, в черном кожаном облегающем костюме. Поравнявшись со мной, она почему-то подмигнула мне и снова разразилась громким смехом. И вдруг вся эта картина показалась мне каким-то дурным спектаклем, фарсом, насмешкой над моей душевной смутой. Я стояла, словно в тумане, но вскоре бряцанье кружки, сопровождаемое настойчивыми возгласами калеки, вернули меня к реальности. После секундного колебания я положила в его жестянку приготовленные десять юаней и пошла дальше...

Ничего ни изменить, ни переделать заново, ни вернуть. Каждый новый день - как жизнь: полон возможностей, но неизбежно заканчивается, унося с собой все сказанное и несказанное, сделанное и несделанное. И вот его уже нет – канул в Лету, безвозвратно...

            Чем наполним грядущий день?

5. В голубой выси

Сентябрьским утром, накануне Крестовоздвижения, в пекинском храме Успения Пресвятой Богородицы шла литургия. Солнечные лучи, проникавшие в храм с двух сторон сквозь большие квадратные окна, наполняли его янтарным светом, золотили иконостас, подсвечники, создавали резные миниатюры над алтарем. Такая благодать ощущалась в нашем маленьком светлом храме! Такая ясность и тишина воцарялись на душе после причастия!

Выйдя после службы из храма на посольский двор, я остановилась у маленького фонтана неподалеку, окруженного розовыми кустами, все еще пышно цветущими. День выдался теплый и солнечный, во всей природе явно чувствовалось присутствие Божие. Я подумала: хорошо бы провести весь оставшийся день в таком настроении, не засоряя его суетными делами, никуда не торопясь, сохраняя в себе то особое, радостное чувство, которое не так уж и часто посещает нас...  Но увы! Масса житейских дел уже звала меня, требуя своего решения: как обычно, надо было куда-то ехать, что-то предпринимать...  И вот, гонимая этими заботами, через полчаса я оказалась уже совсем в ином месте – большом магазине, среди витрин, товаров и покупателей. Походив недолго, я выбрала какую-то вещь и подошла к кассе, чтобы расплатиться. Но тут выяснилось, что срок действия моей кредитной карты истек - а я и не заметила! И наличных с собой нет... Вот незадача! Это резко меняло мои планы на день, но, может, это и к лучшему - на все воля Божия. Но а чем же в таком случае заняться с двадцатью юанями в кармане?.. Возвращаться домой за деньгами не хотелось, и я решила просто погулять в ближайшем парке. Через десять минут прохлаждения под кронами душистых сосен и кипарисов я уже была безмерно рада тому, что волей случая оказалась здесь: провести столь чудесный день на лоне природы было несравненно лучше, чем в духоте магазинов. Всё складывалось как нельзя лучше.

Народу в парке было на удивление мало. Иногда, углубляясь в особо отдаленные аллеи, я вообще подолгу не встречала ни души и начинала тогда чувствовать себя полной хозяйкой здешний мест. Чем, скажите, в такие минуты я отличалась от китайской императрицы, созерцающей свои владения?

Дорожка, тянувшаяся вдоль тенистых аллей и солнечных полян с яркими пятнами хризантем, постепенно вывела меня к узкой речке. Я присела на берегу на скамейку у единственного столика, как бы специально приготовленного для меня. Одинокий продавец напитков, дремавший рядом в своей кибитке, очнулся и поспешил ко мне.

– Чаю?

– Да, зеленого чаю, пожалуйста.

Густая зелень деревьев, покой, тишина… Боже! Что за чудесные мгновения Ты посылаешь нам порой! Чем заслужила я, к примеру, эту счастливую возможность – сидеть тут на припеке мягким сентябрьским днем на берегу безымянной речки, ни о чем не волнуясь, попивать чай из керамической пиалы, любуясь окружающей природой, как бы замершей на самом пике своего торжества?!

Иногда статичность наблюдаемой мной картины нарушали редкие прохожие. Вот прошла, держась за руки, молодая пара. Похоже, они счастливы – по крайней мере, сейчас, явно наслаждаясь яркими красками осенней палитры и выпавшей им возможностью уединенного отдыха. А вот раздраженная мама протащила мимо за руку плачущего сына, выговаривая ему за сломанную игрушку. И опять – тишина. Продавец крепко спал – при желании его спокойно можно было увезти куда-нибудь вместе с его нехитрым скарбом – он бы и не заметил.

Чай был допит, но мне не хотелось покидать это место. На секунду я даже позавидовала продавцу напитков. Миром и спокойствием дышало все вокруг. Легкий ветер гнал по речке серебристую рябь, трава и кусты сохраняли свою свежесть – никаких признаков увядания. Маленький паучок быстро перебирался с листика на листик, спеша по своим делам... Господи, какая отрада!

Я перевела взгляд на небо – бескрайний голубой простор простирался, казалось, до бесконечности. Насколько мог охватить взгляд - одна светлая синева, без единого облачка. Было в этом высоком небе что-то волнующее, щемящее, не укладывающееся в мерки привычных понятий. От внезапно нахлынувшей радости слезы потекли у меня из глаз. Три с лишим   года прожила я тут, в Китае, в чужой, неведомой мне ранее стране. Прожила, что говорится, «как у Христа за пазухой», не зная ни бед, ни лишений. За что мне такая милость?!

Утерев слезы, я снова посмотрела в небо - и вдруг увидела высоко, как бы в центре небесного купола, трех белых птиц, непонятно откуда взявшихся. Они летели рядом, близко друг к другу, и их крылья вспыхивали при взмахах ослепительно яркими бликами. Было это так неожиданно и прекрасно, что у меня захватило дух. Потрясенная увиденным, я смотрела на них не отрываясь. «Почему их три?» – пронеслось у меня в голове. Наверное, если бы это была одна птица или две, или, скажем, стая – это показалось бы мне менее удивительным.

Еще несколько секунд я следила за ними взглядом, потом они неожиданно исчезли – будто скрылись в невидимой выси. Меня охватили одновременно и растерянность, и восторг, и удивление – столь необычным и завораживающим было это краткое явление. Я продолжала пристально всматриваться в небосвод – но ничто больше не нарушало его ровной голубизны...

Еще немного прошлась я потом по парку, пребывая в некотором смятении от увиденного, и было у меня такое чувство, будто я парила над землей, не касаясь ее поверхности. Периодически я невольно устремляла взгляд в небо – но так ни разу больше не увидела в нем ни птиц, ни облаков.

Проходит время, а этот миг не стирается, не исчезает - стоит в памяти, как живая картина: три белые птицы, парящие в голубой выси. И мысленно видя эту картину, я неизменно испытываю радость... И еще мне думается, что, наверное, в каждом месте есть своя тоска и свое Небо – каждый находит то, на что устремит свой взгляд.